Макеева Наталья - Истоpия Пpопажи
Hаталья Макеева
ИСТОРИЯ ПРОПАЖИ
Всё началось с того, что Владимир Иванович встретил в магазине свою покойную
тётку, после чего заболел снами. И до этого, конечно, всякое виделось. Такое
приходило - описать невозможно, потому как не по уму это, сны пересказывать.
Тут иное сверзилось.
Гости стали к нему приходить. Да не простые...
Самих не видно, как будто не во сне они, а внутри головы. Hо разговор-то
идёт - шуршат по-своему. Во сне всё ясно, да только с утра не разобрать. Вроде
как явь наступает, да только неясная какая-то бормочущая. Весь день слова и
звуки мелькают, да так быстро - как ни старайся, не ухватишь. А зато если и
вовсе не пытаться суть уловить, она сама в душу вползёт, станет гнездо вить и
дитёнышей нянчить. Поймана на том, скрывается, оставляя досадную проплешину. И
не поймёшь, что лучше. "Хоть бы мне не проснуться вовсе", - сокрушался Владимир
Иванович, измученный до полной невозможности. Лицо его, когда-то пухленькое,
теперь исхудало, а ещё так недавно живые карие глазки застыли чёрными дырами,
зазывая в себя всё новые и новые сны. "Тени мои, дети мои... Приходите, черти, в
гости, я вас жутью угощу! Угощу, ох угощу, не помилую!" - скрежетал он, бывало,
нависнув над кроваткой своей крошечной дочки Танечки. Она, вместо того чтобы
делать ей положенное - учиться стоять, ходить, говорить, даже почти не сидела.
Hе потому что не умела - внутри себя Таня с рождения знала всё и даже больше.
Просто ей не хотелось. Целыми днями она лежала, мечтая обо всём знаемом и
чуждом, плавая в папиных глазах, выуживая из них слова и не-слова, похожие на
рыб, навеки скукожившихся в окаменелых икринках. А Владимир Иванович,
свернувшись рядышком на полу, всё коченел от своих гостей и дочуркиного мрака.
"Эх, была б ты чужой и взрослой, родили б мы мглу, какой и имени-то нигде не
сыщешь. А теперь, раз такое дело, придётся тебе из себя удить её. Я не могу.
Поздно мне. Самому туда самое время", - втолковывал Володя Танечке. Она на то не
улыбалась, но и не плакала, а только широко смотрела, подтянув к себе бледные
ножки.
За этим их и застала мама-жена.
Лишь выплюнув "не подходи ко мне", сгребла смиренную Танечку, и, прихватив
вещей, умчалась к своей родне. Побоявшись позора, поведала им историю, в меру
внятную, про измену и дела квартирные. Родня, просипев в рукав "свалилась с
дитём на нашу голову", посетовала вместе с ней на подлость бытия и затихла,
выделив ей коморку какой-то покойницы. Бабье-то дело хоть и слёзное, да не
хитрое.
Всё бы ничего, но Таня, доселе тихонькая, забеспокоилась.
Бессловесная кроха, она как будто изнывала от чего-то неописуемо тоскливого,
рыдала так горько, что соседи заявляться стали - "мучишь ты её, что ли?!" "Да
она сама орёт, будь неладна, орёт и всё тут!" - оправдывалась та, тая
подозрения.
***
Владимиру Ивановичу стало тем временем совсем худо. Дни его смешались с
ночами в едином вареве. Везде-то ему мерещилась красивая бледная девушка,
иступлённо шепчущая что-то сияюще важное. "Таня, Танечка моя! Вернись ужас
родной мой, любовь моя, кровь истинная, изо Тьмы во Тьму текущая, новой Тьмой
прирастающая!" - твердил он, лёжа на кровати в окружении дочуркиных тряпочек и
погремушек.
"До-чурка... До чура... А чураюсь ли до? А после? Горе мне, горе...", -
трясся Владимир Иванович, раздирая в клочья плюшевого мишку.
"С Таней всё ясно" - думал он в минуты спокойствия - "но кто эта страсть,
жена моя? Знать, Земля она, Мать-Сыра Земля. Родит, а сама-то что ведает? Лишь
саму себя
